стр. 225

     С. Ингулов.

     НА ТЕКУЩИЕ ТЕМЫ.

     I.

     Церкви лишь слегка коснулось жаркое дыхание революции. Кое-где сильнее, кое-где едва заметно. Кое-где оно проникло за стены храма и развеяло пыль коленкоровых мощей, кое-где лишь скользнуло по золоту купола церковного и слегка у краев его отлегло запекшимися пятнами.
     У революции нет путей заказанных. И то, мимо чего прошла она сегодня, лишь слегка обдав своим теплом, завтра окажется раздавленным ее сокрушительной стопой.
     - Мир хижинам, война дворцам! - И великий князь Николай Николаевич клянчит о приюте у сербского короля. И генерал Шиллинг, командующий войсками "новороссийского" фронта, страшилище рабочих и крестьян на юге Украйны - конторщик пароходной конторы в Константинополе.
     - Разверстка. - И гоголевский герой взялся за "рушныцю". И зовут его не Тарас Бульба, а Нестор Махно.
     У революции нет путей заказанных. Мимо церкви шла она. И если для свержения дома Романовых достаточно было одной империалистской войны, то для разрушения омертвевшей, твердокаменной церковной "династии" потребовалась еще трехлетняя жестокая война гражданская и потрясающий, чудовищный голод.
     Бесполезно спорить, что происходит сейчас в церкви: Февраль или Октябрь.
     Но с какой оценкой ни подходить к движению внутри духовенства, оно больше чем "дворцовый переворот".
     Как ни обходила ее революция, церковь не могла оставаться вне ее влияния. В свете революции она не могла скрыть своего уродливого, дегенеративного тела и своей извращенной, вырожденческой души. Один за другим - и пред глазами духовенства, и пред глазами верующих - спадали пышные парики.
     Еще не были ясны размеры голода, еще не стучались мертвые руки голодных в двери церковных сокровищниц, когда в Воронеже на суде губревтрибунала архиепископ Тихон воронежский и задонский вынужден был заявить, что чудесное обновление икон - вздор. Слушалось дело о "массовом" обновлении икон. И сами священнослужители изобличали своих сослуживцев в кражах из алтарей, в вымогательствах, в фабрикации святынь, в кощунстве, драках и обысках в церкви. И это тогда, когда церковь вела форменную "кампанию"

стр. 226

обновления икон. Это была ответная кампания на начатую коммунистами антирелигиозную агитацию. То в киргизском ауле, то в украинском селе, то в хате куркуля, то у сруба колодца вдруг засверкает золоченым лицом новая чудотворная икона.
     И внезапно - авторитетное заявление архиепископа: "вздор". Это свидетельское показание достаточно веское, чтобы считать его и показанием компетентного эксперта. Авторитетность этого показания подчеркивается еще показаниями самих подсудимых. Они говорили, что на служение в церкви они смотрят, как на скучное, тяжелое ремесло. "В сан нас загнала нужда", - жаловались они. "Боязнь потерять приход заставляет итти на подлость". Священник Кузьмин в своем последнем слове заявил, что он "теряет веру в то, чему служил всю жизнь".
     Это не случайно сорвавшаяся с уст фраза. Не случайно сошло с языка "владыки" - вздор. Архиепископ Тихон прошел уже солидную "революционную" школу. Он пережил вскрытие мощей в обоих монастырях своей епархии - и Тихона Задонского, и св. Митрофания, и он раньше других священнослужителей столкнулся лицом к лицу с современной действительностью, и он раньше других отцов духовных усвоил: когда пойман с поличным - не отпирайся.
     Этому научила его воронежская Губ. Ч. К. еще в начале 1919 г. после вскрытия мощей Митрофания. Архиепископ Тихон, повидимому, не забыл предательской 2-копеечной марки "керенского" происхождения, оказавшейся в сатиновом корпусе нетленного святого, безжалостно опровергнувшей все уверения владыки, будто в последний раз перекладывали мощи в гробнице лишь несколько десятков лет назад.
     Не по архиепископу судить надо. Его "правдивость" - следствие выучки, полученной за время революции. "Мы шли на подлость" - это сознание служителей церкви на скамье подсудимых знаменует все покаянное движение более честной части духовенства, оказавшегося на голгофе народных страданий не в силах продолжать преступную игру своих святых командиров.
     Внутреннее кипение в церковной банке началось давно. Оно было невидно. И если пар покаянного негодования начал сейчас высоко подбрасывать кверху крышку, то это только потому, что состояние покоя было, как это сейчас уже ясно, только кажущимся.

     * * *

     На вопросе об изъятии ценностей раскололась церковь. Но раскол мог произойти и из-за общей церковной политики, и из-за мелочного вопроса об институте церковных старост. Дело не в поводе. Старая церковь разлагалась сама в себе и противоречия между требованиями живой жизни, и путь всемерного служения политической реакции, на который настойчиво толкал церковь штаб святейшего патриарха, - способствовали ускорению этого развала. - Падающего толкни.
     За два месяца русская церковь вынуждена была пережить то, от чего она старательно, со злобой отгораживала себя на протяжении четырех лет революции. И потому стремительным, мутным потоком вырвался наружу весь накопившийся в ее омертвевшем теле гной. И выступили сразу все ее язвы. И каждому верующему, и каждому запутавшемуся в суеверии темному крестьянину стало сейчас ясно, что воронежский отец Кузьмин, пошедший "на подлость" - вовсе не один,

стр. 227

что Кузьмин - это не собственное, а собирательное имя, что он - всюду - и в Воронеже, и в Иркутске, и в Баку, что он - сама церковь.
     - "Воры в рясах" - вот заголовок, который не сходит со страниц наших газет.
     В Витебске предстал перед судом трибунала священник Капустинский, похитивший, в целях сокрытия, золотые и серебряные вещи из Крестовоздвиженской церкви. Он приговорен к расстрелу.
     В Иванове-Вознесенске, в Покровском соборе, священниками и церковным старостой похищены четыре иконы с серебряными ризами, жемчугами и бриллиантами... Разумеется, тоже "для сокрытия от изъятия".
     В Москве "ограблена" Иверская часовня. В Петербурге похищены все ценности церкви Скорбящей Божией Матери. В Ростове священником Гуричем и дьяконом Капустиным украдены ценности, подлежавшие изъятию. В Георгиевске, Тверской губ., из местного собора исчезли все золотые и серебряные вещи. В одесском соборе, после изъятия, в ризницах найдены утаенные духовенством ценности, а в архиве собора - ящик серебра и весьма ценная чаша. Установлено, что в ночь, предшествовавшую изъятию, во многих церквах были произведены кражи. У настоятеля Ильинского монастыря при обыске найдено золото греческой церкви, а в стене обнаружена замурованная касса с драгоценностями.
     В Александровске (Запорожьи) у церковного сторожа Покровского собора найдено несколько икон в серебряных ризах, вынесенных по поручению настоятеля в сторожку. На квартире у одного батюшки здесь при обыске обнаружены спрятанными большая серебряная чаша и дароносица.
     В Вятке игумен Трифоновского монастыря Черников утащил много ценностей.
     В Иркутске из кафедрального собора продано паникадило. Епископ Анатолий показал, что оно распродавалось по частям. Весило оно, по одним указаниям, 9 пудов, по словам Анатолия - 3 пуда. Из иконы Божьей Матери в этом же соборе исчезло три алмаза, платиновая с бриллиантами звезда Александра Невского, орден с бриллиантами, золотой камертон, крест на клобук, серебряный лом, серьги с бриллиантами, серебряный престол весом 184 фунта.
     Это то, что называется в нашей печати "вести отовсюду". В самом деле, нет почти города, откуда не шли бы такие телеграммы. Крадут везде, где плохо лежит. А лежит всюду плохо, потому что описей нет, потому что первое распоряжение патриарха Тихона - замуровывать в стены, прятать от "захватчиков" все ценности храмов, отданные еще в 1918 г., показало, что красть церковное имущество можно чрезвычайно легко и что техника воровства в современных условиях заметно упростилась.
     Труднее искусство сбыта. Внутренний рынок не приемлет церковной утвари; по крайней мере, открытая продажа не производится. Торговля церковным имуществом из-под полы сопряжена с большим риском. Остается один выход - сплавлять золото за границу. Так и делают. На Самаро-Златоустовской ж. д. задержано два священника и один член приходского совета с шестью пудами церковного золота и серебра в мешках, направлявшиеся за границу для реализации этого имущества на деньги. 5-го апреля при обыске в двух эстонских дипломатических вагонах на Николаевском вокзале обнаружено у сотрудников миссий 13 слитков серебра. Арестованные показали, что

стр. 228

серебро церковное переплавлялось в слитки, а затем перепродавалось на спирт, сахарин и пр. Среди арестованных участников много священников и член церковного совета.
     Тащат из церкви все, что можно, тащат с таким же усердием, с каким в начале революции таскали в церковь золото банкиров и купцов, чтобы укрыть его от реквизиций и конфискаций. Ведь, совсем еще недавно церковь служила и антикварно-комиссионным магазином, и ломбардом для богатств Рябушинских, и мелочной бакалейной лавченкой. Церковь принимала все на комиссию. И поэтому нет ничего неожиданного, что в Минске, например, из одной часовни, вместе с 13 ф. 16 зол. серебра были изъяты большая библиотека, каким-то образом попавшая сюда, и сложенная, как в магазине, мебель, много какао, шоколада, чаю, кофе и проч.
     Конечно, отцы духовные старались прикрыть свои подвиги легендами о новых "чудесах". Спасаясь от грешных большевиков, чудесным образом, исчезла икона в Оптиной Пустыни, разумеется, вместе с драгоценной ризой. А когда вмешалось ГПУ, икона быстро таким же чудесным образом вернулась на место. В с. Дворцы, Калужской губ., при приближении большевиков серебряная чаша обратилась в медную. Когда перед кое-кем встал призрак Ревтрибунала, серебряная чаша чудесным образом объявилась в церковной печке. В Тихоновой пустыни вознесся на небо самый большой серебряный ковчег. Это видели все священники. И никто из отцов святых не заметил, как он возвратился с неба и занял скромное место на дне церковного сундука, под грудою риз.
     Так раскрадывалось достояние верующих и так, но еще с большим цинизмом, с еще большей наглостью, обкрадывалась душа народа. С особенной яркостью показывают, как глумились священники над этой доверчивой, опакощенной и оплеванной душой, примеры со снятыми иконами в Оптиной Пустыни. Газеты сообщают:
     "После снятия ризы с висевшей на царских вратах иконы Благовещения, на доске, которую попы выдавали за икону, вместо Богоматери, оказалась нарисованной румяная дева, сидящая в кожаном, вольтеровском кресле у резного стола стиля "Рококо" и одетая в платье по французской моде XVIII века, а вместо архангела Гавриила - под ризой оказался какой-то миловидный барчук, напоминающий скорее Ленского из "Евгения Онегина", чем святого. Когда сняли ризу с иконы калужской Богоматери, то на присутствовавших выглянуло самодовольное лицо дородной помещицы времен крепостного права".
     Во владимирском соборе вышел еще больший конфуз. Вместо скромного священного рисунка оказалась картина, которая впору разве только для квартиры холостяка: распахнувши одежды и обнаживши всю свою женскую красоту, дева энергичным жестом давит свою грудь, выжимая из нее молоко в рот мужчины. Смущенный увиденным изображением, присутствовавший тут же иеромонах Никон растерянно объяснил, что это не божественное, а штатское письмо.
     Может ли после этих "чудесных" обращений, которые несомненно использует ловкий режиссер в качестве эскизов для фарса с переодеваниями, явиться даже для верующих неожиданностью сообщение "Трудового Дона", что "граждане хутора Государева, Кагальницкой волости, Ростовского округа, продали соседнему хутору Коханову за несколько сот пудов пшеницы и три деревянных амбара свою церковь... за ненадобностью".
     Удивление вызовут не продавцы-государевцы, которые "с пением

стр. 229

Интернационала везли из Кохановки амбары и зерно для посева", а простофили-кохановцы, которые "с церковными песнопениями тащили по льду разобранную церковь", не понимая еще, что государевцы сбыли им этот товар, исходя из принципа - "На тебе, небоже, что мне не гоже".
     Церковь, как предмет товарообмена. Церковь с торгов. Церковь - порнографическая галлерея "для некурящих"!..
     Только слепой, только безнадежный негодяй, только олух небесный может не видеть проступающую наружу сквозь ветхие одежды лицемерной святости безобразную наготу подлинной церкви, всю трагическую уродливость этой "божественной комедии".

     * * *

     Сменовеховство в церкви. Оно пришло на почве общего гниения церкви, точно так же, как сменовеховство политическое пришло на почве распада политической реакции. И как страдания, подвижничество и героическая борьба рабочего класса России привели к расколу в лагере контр-революционной эмиграции, так корчи голода, скрючившие изнеможденные, измученные народные массы, усилили "обновленческие" течения среди той наиболее отзывчивой части духовенства, которая не потеряла способности мыслить и глаза которой не совсем ушли под поповский клобук.
     Сначала было одно чувство гуманности, порыв сострадания к умирающему и стонущему: "Мы не можем спокойно молиться, когда жители Поволжья питаются трупами своих братьев" (обращение епископа Иннокентия Бийского); "живые люди, христиане, не должны ли мы обратить золото в хлеб, чтобы спасти голодных? К этому подвигу любви обязывает нас настоящий голод" - говорит в своем обращении протоиерей Введенский.
     И ни протоиерей и никто из тех, к кому шло это обращение, не полагали, что через 2 месяца Введенский окажется Ключниковым от церкви. Как не предполагал и святейший патриарх Тихон, что он может еще фигурировать в жизни в качестве гражданина Белавина и что его обращение к верующим и иерархии может привести к его свержению с патриаршего престола...
     За два месяца "прогрессивная мысль" внутри духовенства проделала небывало крутую эволюцию. И тем резче была она, чем отчетливее и ярче выявлялась в глазах верующих и церковников черносотенно контр-революционная политика высшего духовенства.
     - Бунт попов, - сказал один из приближенных патриарха.
     Но бунт - это неудавшаяся революция. А удавшийся бунт - революция. И если пока все еще идет речь о свержении патриарха, но не патриаршества, то это ведь только первый этап борьбы, тот этап, который в 1917 г. проделали Шульгин и Гучков, убедившие Николая Романова подписать акт об отречении и тут же попытавшиеся подобрать нового царя - сначала Михаила, а потом Николая Николаевича.
     Уже с первых дней борьбы "новой" и "старой" церкви выдвинута некоторыми сторонниками первой мысль об "учредительном собрании", "полноправном хозяине" и т. д. - о поместном соборе. И кто бы ни был этот высший иерарх, к которому временно перейдет патриаршая корона, как бы ни пыталась командующая верхушка сохранить внешнее благополучие и "благолепие", церкви не скрыть ни от себя, ни от верующих, что она вошла в новую полосу развала, в "керенщину" церкви.
     Первый период развала. Он начался с безобидных выступлений низшего, а затем "среднего" духовенства за сдачу церковных ценностей.

стр. 230

Это были обычные призывы пастырей к любви и самоотвержению, но они оказались "крамольными", так как шли против директив высшего духовного начальства.
     "Несите эту жертву, - обращается в своем воззвании к духовенству и верующим кунгурский съезд священников, - и веруйте, что за спасение множества погибающих Господь воздает сторицею, и усердием Вами спасенных святые храмы не оскудеют".
     "Тяжело расстаться с драгоценностями, - сказал на духовном концерте в пользу голодающих епископ Серафим Муромский. - Как бы ни бедно и убого было в наших жилищах, но приятно притти в храм, где взгляд мог бы отдохнуть на благолепии. Но... если нужно, мы отдадим и душу и последнюю ризу".
     Грозный манифест патриарха только подстегнул и напряг стремление наиболее чуткой части церковников - притти на помощь голодной Волге - и родил оппозицию там, где ее не было. Один священник Пермской губ. Леонид Анисимов вынужден был выдержать длительную борьбу со своим приходом, пошедшим за патриархом Тихоном. "Пусть приходят и силой берут, а мы не Иуды, чтобы отдавать принадлежащее церкви", - заявляли прихожане, и отцу Анисимову ничего другого не оставалось, как жаловаться в газете на... волостную власть, которая упорно не присылает комиссии по изъятию ценностей. "И таким образом я оказываюсь лжецом перед верующими, сказав им, что рано или поздно, а ценности из церкви будут взяты".
     Сельский священник живет "в миру" и он не может не раствориться во внешней обстановке, в быте и интересах своего села. И потому - пусть он не тот "советский батюшка", который с амвона провозглашает "многие лета просветителю коммунизма Владимиру Ильичу Ленину" и губкому и губисполкому (как это было в Уманском уезде Киевской губ.), но он не может мыслить не по-советски, не по-комбедовски.
     "С своей стороны добавляю, - пишет священн. Анисимов, - что духовенство в большинстве случаев - и, главным образом, низшее - не виновно в том, что ничего не может сделать для Советской власти. Его деятельность все время ограничивается "высшими" и приходскими советами, в коих заседают по большей части люди сытые и "благодетели" бедноты, дравшие и дерущие с нее последние лохмотья за кусок хлеба и суррогата".
     "Крамола" растет стихийно. В устах епископов появились слова необычные. Слова "Советская власть" произносятся без раздражения. Епископ Иннокентий Бийский лойально в своем воззвании говорит о "правительственной Советской власти", которая одна не в силах накормить голодных. Росту этого "крамольного" движения и уже не только на низах, а и в средних и частично даже высших слоях духовенства - способствует непримиримая враждебная против Советской власти погромная и воровская политика патриарха Тихона.
     Сказав А остается только произнести и Б. Пароксизм раскаяния заставляет служителей церкви пересматривать все пройденные за четыре с половиной года революции пути и со всей болью отчаяния обрушиваться на тех, кто вел их по ложной дороге, по пути насилия, угнетения и околпачивания доверчивых, трудящихся масс.
     Свящ. Медведев в "Трудовом Доне" погружается в воспоминания о недавнем прошлом, о керенщине, когда духовенство отдавало на поддержку помещичье-купеческого временного правительства "наперсные кресты, содержимое кошельков и даже безделушки жен".

стр. 231

"Не так давно это было, а вспомнить сейчас обидно. Ведь мы знали тогда, что жертвы наши пойдут на орудия братоубийственной бойни, на то, чтобы гибли от них "единые от малых сих". Ныне же, когда нас призывают жертвовать для спасения погибающих братьев наших от голода, мы молчим... Не забудьте того, что ведь мы, священники, не должны иметь даже определенного пристанища. Сколько погибло нас за то, что сразу же мы сумели заявить себя сторонниками беднейших классов. Неужели же мы будем слепо повиноваться указке князей церкви".
     Шуйский и Московский процессы тихонцев ускоряют ход событий. От пассивных причитаний остается перейти к активным выводам - действиям. В одно и то же время в Ростове, в Москве, в Саратове, Петербурге, совершенно самостоятельно возникают организации прогрессивного духовенства. Они делают попытку наскоро связаться. Они не имеют организационных навыков, у них нет опыта общественной жизни, но они все мучительно, как чеховские герои, сознают:
     - Что-то надо делать!
     Путаясь в выборе путей, без стройной программы, без конкретного плана действий, лидеры "прогрессивного духовенства" тем не менее чувствуют, что амвон перестал быть той трибуной, с которой можно разговаривать с массой верующих. И они ищут эту трибуну в советской печати, выпускают собственный печатный орган, устраивают публичный диспут... на эстраде, с которой накануне Шаляпин пел "Дубинушку".
     Они не определили еще новых форм строительства церкви, но они горячо чувствуют, что "так дальше продолжаться не может", что церковь не может, по выражению протоиерея Введенского, оставаться "политическим клубом, политической санаторией". Они еще не знают, что они будут делать завтра, но они твердо знают сегодня, что церковь разбил паралич, что во главе ее стоит помещик, жадный и мстительный.
     "Мы считаем необходимым немедленный созыв поместного собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и об установлении нормальных отношений между ней и Советской властью. Руководимая высшими иерархами, гражданская война церкви против государства должна быть прекращена. Каждый верный и любящий сын церкви несомненно поддержит наше заявление, с коим мы обратились к государственной власти о предоставлении нам возможности скорейшего созыва поместного собора для устроения церкви и умиротворения народной жизни". (из обращения прогрессивного духовенства. "Правда" N 106).
     Конечно, это не программа и даже не программа-"минимум". Это программа сегодняшнего дня, которая вытекает не из ясно выявленной, стройной декларации действий, а из напора внутренних чувств гнева и раздражения против нынешних правителей церкви. "Церковь была ведомством православного исповедания, - заявляет в журнале "Живая Церковь" священник С. Калиновский. - Она сделалась достоянием чиновников в рясах, клобуках и даже сюртуках. По вине старого бюрократического иерархического строя взаимоотношения между православной церковью, руководимой старыми ставленниками бывших правящих классов, и советским государством стали абсолютно невозможными... Довольно молчать!"
     Зато внутренние задачи церкви у идеологов обновленческого движения выявлены с большей отчетливостью: 1) от мертвого ритуала -

стр. 232

к живой церкви на подлинно "евангельских началах", на началах любви к ближнему, а не ненависти и вражды, 2) демократизация церкви.
     Первую задачу епископ Антонин ставит как вытекающую из того, что "культ превратился в бальзамировку мертвечины испепелившейся старины, боящейся свежего духа, в магические сеансы бессознательных знахарских заклинаний" и что - по выражению протоиерея Введенского - "маразм разъедает церковь, паралич лишает ее последних живых сил". Эту формулу протоиерей Шавельский перевел на житейский язык, предлагая духовенству ухаживать "за Невестой Христовой ради нее самой, а не ради ее приданного".
     Вторая задача выражена прот. Введенским так: "Пусть наше пресвитерство перестанет быть замкнутой скомпрометированной кастой, не желающей никаких новых сил, занимающейся постоянным и непрерывным интриганством. Пусть наши протоиереи увидят в меньшей церковной братии - диаконах и псаломщиках - своих родных братьев и сотрудников".
     Все же законченной программы у наших инсургентов церкви нет. И несмотря на это - и вследствие этого - они, повинуясь инстинкту, действуют решительно... революционно... Пока представители московского и петроградского духовенства убеждали патриарха Тихона отказаться от короны, в Ростове образовалось исполнительное бюро по делам православной церкви, действующее против местного епископа Арсения и из органа агитации за новую церковь превращающегося в орган управления церковью. "Церковный Ревком" - называют это исполнительное бюро газеты.
     Сумев принудить патриарха к самоотречению, правда, к "временному", правда, в пользу "одного из высших иерархов", группа проявила все же достаточно революционной настойчивости, чтобы, хотя бы частично, осуществить принцип приближения "новых людей" к управлению церковью. Создан Временный Высший Комитет по управлению православной церковью, в которую вошла вся группа, подписавшая обращение к "верующим сынам православной церкви" ("Правда" N 106).
     Каковы дальнейшие пути? Поместный собор? Но как он будет созван? Кто будет на нем решать судьбы церкви? Будет ли он состоять из "меньшей церковной братии", из Анисимовых и Скворцовых, или из пресвитерства - "замкнутой, скомпрометированной касты" из Арсениев Ростовских? Будет ли он "учредилкой" или съездом "церковных ревкомов"?
     Неясны пока дальнейшие пути неоцерковников. Трудно пока также сказать, кем останутся и самые основоположники этого движения, не сойдут ли они со своей "революционной" дороги и не обратятся ли они на путь мирного реформаторства.
     Но одно несомненно - это должно было случиться. Старая затхлая феодально-крепостническая церковь, задыхавшаяся от застоявшейся пыли средневековья, не могла не развалиться от первого сотрясения, от первого соприкосновения с живой жизнью, с революционной действительностью.
     Какова бы ни была новонарождающаяся церковь, как наивна ни была бы ее новая вера и старые евангельские начала, как беспомощны ни были бы ее попытки приблизить эту веру к современной революционной обстановке - она все же пока прогрессивна в своем движении, она через свою новую веру приближает массы к полному безверию, к погребению и старой и новой церкви, к высвобождению верующей части населения из-под обломков языческих суеверий, из-под влияния религии вообще.

стр. 233

     И в этом положительное, революционное значение движения за "живую церковь".
     Живой она не станет. А полуживой, как известно, равен полумертвому.

     II.

     В марте в ходе помощи Поволжью должен был наступить перелом. Но он не наступил. Главным образом из-за слабости и перегруженности нашего транспорта. Железные дороги в течение февраля, марта и апреля были заняты перевозкой семян. Это не дало возможности доставить продовольствие в голодные губернии в достаточном количестве.
     В феврале число голодающих повысилось, помощь пала. В январе в 16 голодных губерниях Поволжья было 13.722.623 чел., из них кормилось - государством, помголовскими и заграничными организациями - 3.712.391, т.-е. 27%. В феврале число голодающих возросло до 14.167.937, из них кормилось только 3.524.903, - 25%.
     В марте количество голодающих возросло до 15.901.000 человек. Число питающихся же повысилось непропорционально мало: к концу месяца оно составляло 4 миллиона. Подъем есть, но в этот месяц он еще не знаменует собой перелома. В ходе помголовских поступлений даже произошло новое падение: в январе поступило продуктовых пожертвований 340.892 пуда, в феврале 718.903 пуда, в марте 884.613 пудов. Все же улучшение наметилось.
     В апреле оно начинает развиваться. В мае, по приблизительным данным, уже кормится до 75% всего числа голодающих, несмотря на то, что число голодающих превысило уже 16 миллионов.
     Кризис позади. Не все, правда, голодное население будет обеспечено. Но положение уже не так грозно, как в феврале, когда свыше 10 миллионов населения было обречено на смерть, когда всего можно было прокормить одну четверть общего количества голодных.
     Одновременно с увеличением количества пайков происходит и усиление самого пайка. Вместо прежних 3/8 ф. паек достигает фунта и больше. Скверно только, что это увеличение запоздало к моменту посева. Ибо для посева нужны не только семена, но и работники и рабочий скот.
     Разумеется, эти улучшения не сразу могут сказаться на хозяйстве, на населении, на быте голодных губерний.
     Город в общем сохранился. Он живет своей обычной жизнью, если не считать только лихорадочного оживления на вокзалах и вокруг них. Люди едут. Они бегут из деревень. В погоне за жизнью.
     Конечно, голод наложил свою суровую печать и на лицо города. Бродят и по его улице толпы голодных, увеличилось число просящих, падают от истощения на асфальт тротуара. Там, где сильно мертвящее дыхание голода, - туда оно относит потрясающие куски распыленного мрачного быта раздавленной деревни. В Казани на базаре продают трюфели из человеческого мяса. И там, где голод только засыпал вокзалы горою человеческих тел, а на улицы выбросил сотни бесприютных детей, нищих и проституток, - там потухли горевшие голодным блеском окна кафе и паштетных.
     "Губернский Исполнительный Комитет, выполняя решение городского Совета рабочих и красноармейских депутатов, постановляет:
     1. Воспретить на территории Саратовской губернии производство и торговлю кондитерскими изделиями, кроме белого хлеба, булок и конфект.
     2. Воспретить продажу и потребление всякого рода вин, кроме отпускаемых с медскладов по рецептам врачей".
     (Из обязат. постановл. Саратовск. губисполк. от 4 марта 1922 г.)

стр. 234

     Одной из причин городского голода является - безденежье. Город страдает все время от отсутствия денег. Особенно это заметно на Юге Украйны. В Николаеве, Одессе, Херсоне, Екатеринославе, в Запорожьи - всего вдоволь. Но рабочие и служащие, тем не менее, испытывают большую нужду из-за чрезвычайно нерегулярной выплаты заработной платы. На этой почве закрываются школы, разбегаются работники учреждений, приостанавливается деятельность предприятий. Косит тиф. От голода и болезней умирают ежедневно сотни людей.
     Царицын больше других городов подвергся разрушительному влиянию голода. Местная "Борьба" отмечает одно явление, которое характеризует общее состояние города в голодном кольце: "За последние две недели на окраинах города наблюдается исчезновение целых кварталов. Обезумевшие от голода граждане продают на слом и сами ломают свои дома, чтобы на вырученные деньги просуществовать лишних 2-3 недели. Продав за бесценок дома, голодающие ютятся у родственников, зачастую в холодных мазанках, и с утра до вечера осаждают канцелярии райкомпомголов, требуя пищи".
     В положении осажденных находятся в городах голодных районов не только канцелярии райкомпомголов, но и все без исключения канцелярии советских учреждений вообще. Губсобесы живут такой же нервной жизнью, как и Губоно, а Губоно, как и Губэваки. Тысячи сморщенных человеческих рук стучат в двери больниц, столовых, детских домов, заводов, ища хлеба, работы. Конечно, не все могут получить удовлетворение. На этой почве растут кражи, грабежи, преступность.
     В казанских "Известиях" напечатано такое письмо в редакцию: "В настоящее время в городе идет поголовная кража скота по ночам. Шаек воров не удерживают от краж никакие запоры, и если не предпринять против этого зла никаких мер, то можно быть вполне уверенным, что в непродолжительном времени в Казани скота не будет ни у кого, разве только у тех, которые будут охранять свой скот в квартирах. Ввиду этого, по примеру крестьян некоторых селений, жители данного района должны свой скот сгонять на один какой-либо двор и с оружием в руках охранять его. В единении сила! Н. Морозов".
     Так и кажется, что вот-вот кто-нибудь предложит начать рытье вокруг домов глубоких рвов, - таких самых, какими обводили свои поселения в патриархально-родовой период. В г. Елабуге, как указывает та же газета, - несмотря на введение военного положения, кражи скота и вещей не прекращаются даже днем.
     При всем этом город все же сохранился. Он живет воспаленной, нездоровой жизнью. Но в то же время он проявляет пламенную энергию, исключительную бодрость духа и небывалую, непостижимую в обстановке смерти и разрушения творческую кипучесть в борьбе за хлеб, в борьбе за жизнь.

     * * *

     Хуже с деревней. Она молча вымирает. Заколоченные дома. Мертвые дома. Дома мертвых.
     Те, в ком силен был инстинкт жизни, заколотили свои избы и отправились искать пищи, - кто в соседнюю волость, кто в соседний уезд. Жажда жизни родит иллюзии: бродят слухи - в Корсунском уезде - что хлеб уродил в Симбирском уезде, в Симбирском - что уродил в Корсунском. Ходят люди с котомками, и те, что сидят в своих домишках, доедая последние запасы березовых сережек и лебеды,

стр. 235

прячутся от них. "Часто больные, иззябшие за день унизительного торчания под окнами крестьянских изб, к вечеру они не имеют пристанища для ночлега, - рассказывает симбирский "Экон. Путь". - Боясь заразы, боясь грабежей, жители не пускают их к себе в дом. Сельсоветы приходят на помощь, - отводят им ночлег в порядке общей повинности, по очереди в каждом доме".
     Голодный голодного не разумеет... Но ведь это по той причине, что там всякое человеческое чувство притупилось. "Страшные стороны человеческой души через эту голодовку выглядывают наружу, - пишет Влас Подгорный в казанских "Известиях". - Часть помголовских пайков (25%) уделяется на взрослых и в большинстве случаев кандидатами на эти пайки является все дряхлое и калечное, а молодое трудоспособное население и еще больше половины детей корчится и вымирает от голода. И вот по этому поводу самые степенные мужики говорят:
     - А старых-то чертей для чего тянут?.. Отжили уже, пора и честь знать... Так напрасно доброе (хлеб) тратят...
     Так рассуждают те, в ком очерствело чувство человечности, но в ком сильно чувство жизни, еще сохранившейся в этой жестокой чудовищно-тяжелой обстановке вымирания...
     Смерть трудоспособного - это смерть работника, смерть сельского хозяина, - с его смертью обнажается участок невозделанной земли, открывается новая перспектива тяжелого голода. Но вся беда именно в том, что эта трезвость, отшелушившая все гуманные наслоения, граничит с трезвостью безумия, с сумасшествием. В с. Гостевке, Вольского уезда, на собрание сельсовета явилась женщина и внесла деловое предложение - разрешить ей съесть своего умершего мужа. Саратовская газета "Советская Деревня", разбирая некоторые факты людоедства и трупоедства, приходит к выводу, что эти явления есть не что иное, как грозная эпидемия, массовый психоз, страшная душевная болезнь, сумасшествие, которое захватывает целые группы населения. К числу этих явлений надо отнести и участившиеся случаи самоубийства на почве голода. Так, в Дергачевском уезде за один февраль месяц зарегистрировано 10 таких самоубийств.
     Перелом наступил в апреле. Не сразу почувствует его население, ибо в марте обреченных все же оставалось свыше 10 миллионов.
     А число голодающих в некоторых уездах - почти все население уездов. В Саратовской губ. - в Новоузенском уезде голодает 99% населения, в Покровском - 97%. В Буинском кантоне Татреспублики всего жителей 170.360, из них голодает 164.228, т.-е. 95%, остальные 6.132 человека доедают суррогаты, скот, падаль. В Свияжском кантоне - 155.000 населения, голодает из них также 95%. В Арском кантоне 57% голодающего населения, но зато огромный процент смертности от болезней. Из общего числа детей в кантоне 75% сирот - 30.154. Мрут от человеческих и скотских болезней. На-ряду с тифом на людях появились и сап, и сибирская язва, перешедшие на них от поеденной падали. В Спасском кантоне, как сообщают казанские "Известия", из 231 тысячи жителей после усиленной смертности и эвакуации осталось лишь 150.000 чел. Убыль 35%. Однако, - добавляет газета, - смертность и истощение настолько развиваются, к новому урожаю останется, повидимому, не более 25-30% населения. В Тетюшском кантоне за 1921 г. от голода и эпидемий погибло 14.520 чел., а за один январь 713 чел. В Бузулукском уезде за 10 дней февраля умерло 1.740 чел.

стр. 236

     На почве невероятной смертности в голодных районах возник новый своеобразный кризис: невозможность убирать трупы. Вопрос об уборке трупов довольно часто фигурирует в порядке дня работ Губэкосо и составляет большую трудность для волисполкомов. Из Новоузенска саратовским "Известиям" сообщают, что уездной комиссией общественных работ отпущено 150 п. хлеба на производство работ по уборке трупов. Но в некоторых уездах Саратовской губ. волисполкомы вынуждены прибегать к помощи обязательной повинности. Из Калмыцкой Балки сообщают царицынской "Борьбе" - умерших невозможно хоронить. Рыть могилу некому: все больные, опухшие.
     Так гаснет жизнь в деревне, вспухшая, примирившаяся, с мертвеющими тканями.

     * * *

     И на-ряду с этой безмолвно разлагающейся, ослепшей, стынущей деревней - другая, жадно, цепкими руками хватающаяся за жизнь. Она настойчиво ищет выхода, увертливо вырывается из объятий смерти, одну за другой рвет мертвые цепи голода. Она шлет ходоков в губернию, в область, в Москву. Она ищет и находит помощь на месте. Она организует комитеты взаимопомощи, строит собственными силами столовые, питательные пункты, бараки для беженцев. Она ведет борьбу с хищениями голодных грузов. Она организует контроль в столовых, чтобы не раскрадывались продукты на кухне.
     Представителей этой, не потерявшей способности двигаться и действовать, деревни вы увидите всюду: и в укомпомголе - выторговывающие часть хлеба на еду: - голодный человек сеять не будет... И в комнате дежурного по станции - грозящими кому-то "чекой" за задержку в перевозке грузов; - и в конторе местного уполномоченного АРА - убеждающим его в необходимости более рационального использования продуктов и открытия столовой в соседней волости.
     Это она выдвинула идею обращения церковного серебра в хлеб. Это она взвалила на себя задачу спасти урожай будущего года, строго учитывая каждый пуд, каждую лошадь, каждое зерно, каждый вершок посевной площади.
     Борьба с голодом, борьба за жизнь - борьба за новый урожай. А борьба за урожай свелась к борьбе за сохранение рабочей скотины, к борьбе за лошадь. В ней, в лошади все дело.
     С семенами сейчас уже относительно благополучно. Всего Наркомпрод должен был отправить в разные губернии 19.900.800 пудов. Подвезено было уже в конце марта к железнодорожным станциям для отправки на места 23.227.122 пуда. Из них погружено 20.248.611 пуд., т.-е. 101,7% наряда. Это помимо 7-ми миллионов заграничного зерна. Вышла задержка из-за транспорта. И не даром все взоры активной части голодной деревни перед посевом обращены были к железнодорожникам, которых крестьяне призывали бороться одинаково решительно как с разгильдяйством и халатностью, так и с расхищением грузов для голодающих губерний.
     "Мы должны всем нашим братьям, всей республике и по эту и по ту сторону Поволжья показать, как мы расправляемся с хищниками, - пишут саратовские "Известия". - Дело помощи должно быть основано на доверии всего пролетариата и всего крестьянства".
     С некоторым опозданием, но все же семена доставлены полностью. Тем не менее дело не в семенах, по крайней мере не столько в семенах: нет тяговой силы, нет лошадей. По приблизительному подсчету

стр. 237

только по сравнению с предыдущим 1921 годом недостаток лошадей в голодных губерниях составляет около 4 миллионов штук. Каков дефицит рабочего скота по отдельным губерниям, лучше всего можно видеть по данным Самарского губземотдела: в 1911 году было 862.600 шт. крупного рабочего скота при 2.820.000 десятин, что составляло приблизительно 3,25 дес. голов; в 1921 же было 427.124 шт. скота при 1.370.000 дес. земли, что дает 3,2 десятины на лошадь. В 1922 году по предварительным данным к началу весны рабочего скота у нас может быть приблизительно 150.000 голов при 750-1250 тысяч десятин. "Таким образом, - заключает Гр. Соколов в самарской "Книге о голоде", - по отношению рабочего скота мы будем отброшены назад лет на 50 самое меньшее".
     Если раньше на 1 лошадь приходилось от 2 до 4 десятин, то теперь на ее долю приходится до 10 десятин. Разумеется, обработать всю площадь наличным числом рабочего скота невозможно, особенно если принять во внимание истощенность крестьянской лошади от страшной голодовки. Такая же приблизительно картина, по данным подворной переписи скота в 1922 году, в Симбирской губернии. Здесь количество рабочих лошадей сократилось от 40 до 60%. Однако ввиду сокращения посевной площади количество десятин, падающих на одну лошадь, не составит большой разницы по сравнению с 1921 годом и будет равна приблизительно 2 1/2 - 4 десятинам и только в Сенгелеевском уезде оно составит 9 десятин на лошадь.
     Более тяжелое положение с рабочим скотом в Татреспублике, где число десятин на одну лошадь почти нигде не спускается ниже 8-ми. Во всех кантонах сокращение числа рабочего скота достигло 57-70%. Процент сокращения будет еще увеличиваться. Кошки, собаки, падаль съедены. Поэтому население татарских деревень продолжает резать скот. "Известия ТатВЦИК'а" отмечают, что вошла в обычай очередная резка скота: "Несколько семейств уговаривается об очередной резке скота и разделяет его между пайщиками".
     В исключительно тяжелых условиях находится Тетюшский кантон. В 1921 году коров было здесь 21.000, теперь осталось 4.700; лошадей было 18.000, осталось 5.096. Мелкого скота было 86.000, осталось всего 6.000. По сведениям тех же казанских "Известий", на каждую лошадь падает 30-40 десятин. Целые волости остались вовсе без скота, - в них нет ни одной коровы, ни одной лошади. То же - в ряде сел Царицынской губернии.
     Лошадь... В крестьянском хозяйстве она была всегда ценнее работника. А сейчас при нынешней дешевизне человеческой жизни лошадь в тысячу раз вздорожала - и как рабочая скотина, и как продукт питания. "Лошадь - последняя позиция в деревне в борьбе со смертью, - пишут казанские "Известия". - Уцелеет лошадь - не все еще погибло".
     И та часть деревни, которая не потеряла способности жить, научилась в беде не только очередной резке скота, но и совместному коллективному уходу за лошадью. Беда сблизила крестьян и утвердила их в мысли, что другого выхода, как только коллективная обработка земли, в нынешнем положении нет. Десяток лошадей на 100 дворов - что поделаешь, как не дать соседу скотины, чтобы и его землю вспахать?!
     Уж не раз в беде крестьянство - даже то, которое не раз восставало против "коммунии" - вынуждено было сорганизовываться в коммуны.

стр. 238

     Так было в 1919 г. в Донской области. Восставали против Советской власти зажиточные казаки в станицах: Вешенской, Мигулинской и Казанской. Туда стекались все недовольные "коммунией" кулацко-красновские башибузуки. И рядом в соседних станицах оставались старики и женщины, тихо, про себя ворчавшие на Советскую власть, за то, что она пришла "не с большевиками, а с... коммунистами", но не шедшие в мятежные станицы. Горячая была пора - как раз пахать, сеять. А работников мало. И почти все станицы рядом с восставшими приступили к обработке земли "обчеством", используя брошенный хозяевами инвентарь и рабочий скот. И пришли к заключению:
     - Миром - спорее дело!
     Но, разумеется, оставались убежденными противниками "коммуны".
     Так было в 1921 году и в Тамбовской губ. во время антоновского мятежа.
     На миру и смерть красна. Но миром и за жизнь бороться легче. Это подсказал инстинкт жизни...

     * * *

     Появление семян родило надежду, новые силы. На посев пошли, как на праздник. Не узнать деревню.
     Здесь, в Москве, мрачно смотрели на судьбу весенней посевной кампании. Пессимисты говорили: 50% семян будет съедено, оптимисты - 30%. А из деревни идут сведения - все сто процентов брошены в землю. - Из Царицына сообщают, что там наблюдалось много случаев, когда у семейств, умерших от голода, семена оставались нетронутыми.
     "Умоляя дослать недополученные до обещанной нормы семена, сельсовет Новокордановской волости просит разрешения у исполкома употреблять в пищу человеческие трупы".
     Так же крепко держатся крестьяне за скотину. Ввиду посева, просят разрешить не резать последнюю лошадь, а питаться трупами умерших. Мотивировка: "не пожирать же семена".
     Вся наша провинциальная печать - сплошь сельско-хозяйственные газеты. И ведутся они, надо отдать справедливость, лучше, нежели... Марк Твен вел свою сельско-хозяйственную газету. В другое время редактора наших провинциальных газет не были бы так же, как и американский юморист, застрахованы от тыквы, растущей на дереве. Но сейчас беда сама один из соредакторов.
     "Как сеять турнепс (кормовую репу)"... "Улучшение животноводства при помощи сельско-хозяйственных товариществ"... "О распределении покосов"... "От трехполья - к многополью"... "Кукуруза"... "О кукурузе"... "Культура кукурузы"... - вот необычные для наших газет темы, сейчас не сходящие со столбцов провинциальной печати.
     "Очерский волостной съезд Советов, Оханского уезда, постановил в обязательном порядке использовать все имеющиеся семена в волости только для ленточного посева. Кроме того, съезд призывает все население волости к обязательному переходу на новую улучшенную культуру овощей". Редакция разверстывает эту резолюцию на две колонки и помещает заголовок: - "На новом пути".
     Царицынская губерния организует не "простые" сельско-хозяйственные товарищества, а мелиоративные. В Николаевске, этой губернии, сорганизовалось такое товарищество - "Вода". Состоит из нескольких

стр. 239

семей. Товарищество засевает 8 десятин поливного поля и 50 десятин без полива. Для полива имеется двигатель. Товарищество "Первое Лебяжье" засевает 12 десятин поливных плантаций и 75 десятин яровых. Оно собирается осушить озеро в 10 десятин под картофель. Предполагается создать орошаемое поле в 320 десятин.
     Так ведет борьбу с голодом само крестьянское население, уставшее, истощенное, обглодавшее себя и вновь поднявшееся для решительной схватки со смертью.
     Но... беда никогда не приходит одна. Идущие утешительные сведения о состоянии всходов омрачаются перспективой - на этот раз довольно реальной - нового бедствия: нашествия вредителей. Всего заражено саранчевыми вредителями 13 губ., сусликами 6 губ., общей площадью до 6 миллионов десятин. Заражены Поволжье, Киркрай, Приуралье, Сев. Кавказ. Если иметь в виду способность саранчи передвигаться довольно быстро, то площадь, которой она угрожает, составит 8-10 мил. десятин. В переводе на хлеб это вместе с площадью, зараженной сусликами, составит угрозу потерять свыше 200 миллионов пудов хлеба, т.-е. немножко меньше, чем вся цифра продналога 1921 г.
     С мест уже давно тревожные вести. На расширенном пленуме Донисполкома заведующий земуправлением Квиринг сообщил:
     "Если вы проедете на автомобиле хотя бы от Ростова до Новочеркасска, то вы увидите тонкие полоски посевов и вокруг них кошмарное море сусликов. Борьба с ними тем более затруднительна, что на незасеянных участках земли крестьяне не вытравливают сусликов и они чрезвычайно развились". ("Труд. Дон", N 221).
     "Из Персии на Кардолинский и Мусатинский участки, лавиной двинулась отродившаяся саранча. На Мугани саранча шла непрерывно полторы суток. Ввиду того, что урожай в этих местах небывалый, крестьянство напрягает все силы, чтобы спасти хлеб от саранчи.
     "Были приняты решительные меры. 300 десятин посева было опрыскано, а затем, кроме того, обработано сжиганием 250 десятин. На протяжении 3 верст были проведены загоны и канавы. На персидской стороне также было опрыскано 110 десятин. И кроме того, для задержания саранчи были выставлены щиты, и саранча была уничтожена в громадном размере. В Саатлинском районе открыты новые залежи саранчи на 300 десятин. 5 мая саранча двинулась к посевам селения Саатлы. С наступлением ночи она остановилась в нескольких шагах от посевов. За ночь население приступило к лихорадочной работе. Были вырыты защитные канавы для ограждения посевов, и рано утром двинувшаяся на посевы саранча вся свалилась в приготовленные канавы, где и была погребена". ("Правда" N 102).
     Новая гроза надвигается с той-же роковой стремительностью, с какой шел на русскую деревню голод. Но деревня, возбужденная новым приливом жизненной энергии, готова ринуться в бой со всеми "казнями египетскими", валящимися на ее обессиленные плечи. За ночь воздвигаются стены, выкапываются рвы, создаются отряды для преследования "противника".